Интервью

|  02 июля, 2012

|

Читать на сайте издания

Большинство состоит из меньшинств

Перемены в российской политике более всего будут заметны на региональных выборах ближайших лет. Ключ к электоральному успеху — в способности найти контакт с локальными средами и низовыми гражданскими инициативами

Константин Костин ушел с должности главы управления внутренней политики президента вскоре после инаугурации Владимира Путина. До этого он был одним из чиновников, определявших курс этого управления, то есть одним из творцов существующей политической системы. Теперь Костин создает Фонд развития гражданского общества — исследовательскую организацию, которая будет изучать региональную политику, рынок политтехнологий и новые медиа. Масштабы, предполагаемый бюджет этой затеи таковы, что можно говорить о появлении игрока, способного переформатировать весь рынок политических исследований в России. «Эксперт» поговорил с Константином Костиным о фонде, его исследовательской программе, о новых трендах в российской политике.

— Фонд развития гражданского общества уже зарегистрирован?

— Фонд зарегистрирован.

— Бюджет уже есть?

— Сейчас мы собираем пул спонсоров.

— Это негосударственные структуры?

— Пока речь идет о негосударственных структурах.

— Какие-нибудь назовете?

— Я бы не хотел называть, я человек суеверный. Когда деньги будут на счете, я буду готов назвать спонсоров.

— В одном из интервью вы говорили о бюджете в сотни миллионов рублей.

— Если речь идет о серьезных исследованиях по трем заявленным направлениям, конечно, потребуются сотни миллионов.

— Какие направления исследований планирует фонд помимо прикладных электоральных исследований?

— Прикладные электоральные исследования будут объединены в направление региональных программ. Это первый большой блок. Второй — собственно политические исследования. Еще мы собираемся внимательно изучать рынок политтехнологий. Этот рынок существовал у нас в зачаточной стадии, потом почти исчез. В течение последних восьми лет остались лишь политтехнологи, которые работали с крупными партиями. Сейчас благодаря политическим реформам этот рынок начинает открываться, можно посмотреть, какие старые игроки на него попытаются выйти, какие появятся. Избирательные технологии сильно изменились и продолжают меняться. И на рынке быстро начнет происходить смена поколений. Наконец, мы будем вести медийные исследования, потому что развитие медиа сильнее всего влияет на демократические институты.

— Каким вы видите содержание своих исследований?

— Есть много тематических ниш, которые наполнены большим количеством политологических комментариев, но совершенно не исследованы с точки зрения выяснения фактов, их сопоставления и тем более прогнозирования. Например, интересно посмотреть, что же все-таки у нас происходило с протестной активностью. На мой взгляд, для качественного исследования необходимо проанализировать несколько параметров. Во-первых, надо посмотреть на социологические данные начиная с февраля прошлого года. Потому что тогда стал заметен существенный рост протестных настроений. Еще показатель — официальные данные МВД о количестве принявших участие в акциях. В мае прошлого года очередная акция 31 числа неожиданно собрала порядка трех тысяч человек, а не пару сотен штатных активистов. Это уже было похоже на выступление на Чистых прудах после выборов в Думу 5 декабря.

И наконец, освещение протестных акций в медиа. В последнее время здесь произошел некоторый сдвиг: появились попытки обсудить содержание требований, повестку.

— Нынешние протесты, кажется, не обижены вниманием исследователей.

— На самом деле нет. Например, мы видим изменение структуры участников от акции к акции. Это слоеный пирог. Есть профессиональные оппозиционеры, актив в количестве нескольких тысяч человек. А есть некие рассерженные горожане, число которых стремительно сокращается, особенно если сравнивать с декабрем. Но тем не менее они тоже есть. Есть, скажем условно, московский средний класс в лице врачей, учителей.

— Какой же они средний класс? В Москве они скорее среди бедных.

— В Москве — возможно, а если сравнивать со страной в целом, то они, конечно, средний класс. Этих людей, старой московской интеллигенции, в декабре было очень много. Сейчас их число среди участников протестных акций тоже сокращается. И появилась новая большая группа — студенческая молодежь. На последней московской акции было много людей, которые шли с названиями своих вузов. И здесь возникает поколенческая тема — война отцов и детей.

Таких студентов много появилось в движении «Оккупай». Это новый слой, который говорит: «Мы есть, мы новые политики, у нас есть свои требования». Это те люди, которые прогоняли от себя Немцова, Гудкова и других людей, которые пытаются представить себя лидерами этого движения. Это действительно активная группа, которая сейчас планирует, по-моему, на 14 июля собственные акции. Посмотрим, что случится 14-го. Это совсем не изученный сегмент.

— Что еще будете исследовать?

— Последние политические преобразования открывают огромное поле. Нужно посмотреть, что у нас будет с партийной системой вообще, кто имеет возможности хорошо выступать на выборах, в каких регионах. Это все понятно, как исследовать. Несколько муторно, но в принципе методика простая. Есть, допустим, партия «Парнас» и Республиканская партия, они договорились, что будут выступать солидарно с «Яблоком». У них есть некий круг активистов. Берешь конкретный регион, смотришь его электоральную историю за последние пятнадцать-двадцать лет, накладываешь на текущую социологию и общественно-тематическую повестку и делаешь прогноз.

Нас очень интересуют региональные выборы: как будет развиваться эта сфера, какие там появятся игроки, как изменятся методы политической борьбы и, конечно, как это будет влиять на политику в масштабах страны. Я уверен, что в трехлетней перспективе это влияние будет очень сильным. Начиная с 2014 года идет череда очень непростых региональных выборов. И если наши оппозиционные деятели перейдут от заклинаний и устаревших лозунгов к реальной политической работе, прямо сейчас поймут, что это за регионы, и начнут действовать, то в 2014–2015 годах у них кое-где появятся хорошие шансы. Хотя они, скорее всего, как всегда этим окном возможностей не воспользуются.

— Это поле для изучения открывается в связи с реформой. А какие есть еще неисследованные темы в текущей российской политике?

— Роль новых медиа. Они создают новые условия для политической деятельности. И это очень интересный вопрос. Например, есть такое понятие, как вирусность информации. Оно уже стало шаблоном, люди повторяют: «Вот вирусная новость». Тем не менее у нас пока нет ни одной мониторинговой службы, медиаметрической службы, которая бы это явление изучала.

Когда интернет еще только появился, американские исследователи заметили, что информация там живет по другим законам, чем в обычных медиа. Начиная примерно с 1990 года стали проводить регулярные исследования. В середине 1990-х вышли первые публикации. Исследования продолжаются, созданы соответствующие платформы, которые позволяют отслеживать и прогнозировать распространение тех или иных новостей в сети. Беда в том, что эти платформы не применимы к российскому интернету, потому что написаны для английского языка. Мы хотим в этом направлении поработать, может быть, в сотрудничестве с какой-нибудь интернет-компанией подобную программу написать, изучив опыт, который уже есть в США и во всем мире. И начать изучение российского интернета.

— С чем не справляются прочие исследовательские структуры, что потребовалось создать ваш фонд? В чем недорабатывал Фонд эффективной политики, почему недостаточно фонда «Общественное мнение», ВЦИОМа? Можно ведь просто сформулировать заказ для уже существующих структур.

— Социология и политология — это разные вещи. Социологи в основном считают и интерпретируют результаты опросов. Когда я был практикующим политтехнологом, у меня всегда возникала проблема инструментальности того или иного исследования. Например, постоянно шла дискуссия о том, как поведут себя на выборах неопределившиеся избиратели. Они вели себя всегда по-разному, хотя все либеральные СМИ и их эксперты, когда твердили о постоянных многочисленных нарушениях на выборах, исходили из того, что голоса неопределившихся должны распределиться в процентном выражении так же, как и голоса уже определившихся. А это неправда. Неопределившиеся склонны к ситуативному принятию решения в последний день, в последний час. Они мало что знают о кампании, о кандидатах, и они могут себя вести совершенно по-разному. Это я говорю об узких местах, которые есть в социологии, и том инструментарии, который социология предлагает.

— Кроме социологических служб был еще Фонд эффективной политики.

— Был.

— Есть Центр политических технологий, есть Высшая школа экономики, которая ведет множество исследований, другие университеты и частные исследовательские компании. Зачем новая организация?

— Во-первых, кто сказал, что конкуренция — это плохо? Во-вторых, уникальное предложение в том, что мы будем стараться максимально сократить дистанцию между практикой и наукой. Преодолеть этот разрыв, получать выводы максимально инструментальные. В лучшие свои годы ФЭП делал именно это.

— Просто закатилась аппаратная звезда Глеба Павловского…

— Заказчик сам выбирает, с кем он хочет работать, всегда и везде. Что случилось с ФЭПом, мне бы не хотелось обсуждать, я с большим уважением отношусь к тем, кто там работает.

Если наши оппозиционные деятели перейдут от заклинаний и устаревших лозунгов к реальной политической работе, то на региональных выборах в 2014–2015 годах у них кое-где появятся хорошие шансы. Хотя они, скорее всего, как всегда этим окном возможностей не воспользуются

— Как вы сейчас планируете действовать: набрать большой штат исследователей или выделять какие-то гранты, создавать исследовательские группы под конкретные проекты?

— Мне очень нравятся организационные принципы RAND Corporation, а они ближе ко второму варианту. Есть темы, которые я назвал. Исследования в этих направлениях мы постараемся запустить силами фонда, поскольку они мне представляются важными и интересными. В остальном, безусловно, будем работать более гибко, если обнаружим какие-то интересные исследовательские группы, интересные методики и темы, то, возможно, будем выдавать гранты. Мы можем потратить какое-то количество средств на такие интересные проекты.

— Даже когда они выходят за рамки обозначенных вами направлений?

— Все-таки совсем за рамки мы выходить не будем. Например, экономические исследования не наша тема. Есть замечательные организации среди наших учредителей, которые я с радостью порекомендую, если кто-то интересуется экономическими исследованиями. Например, Институт общественного проектирования.

— Какого вы мнения о российском исследовательском рынке? С одной стороны, есть какие-то крупные и известные структуры, с другой — читать их продукт иногда бывает скучно.

— А иногда смешно. К исследователям есть много вопросов. Я долгие годы был заказчиком самых разных исследований, сначала работая политтехнологом, потом отвечая за идеологический агитационный блок «Единой России», потом работая в администрации президента. И очень часто полученный от исследователей продукт вызывал разочарование. Допустим, нет до сих пор нормального доклада (с качественным анализом и прогнозом развития) о развитии нашей политической системы. Хотя в год таких докладов от разных структур должно быть три-четыре.

Я, например, не знаю, к каким выводам мы придем, когда начнем изучать протесты. И более того, я постараюсь привлечь к этому исследованию как можно больше тех политологов и исследователей, которых не называют кремлевскими. Потому что хочу получить продукт, а не некое пиар-обоснование для снижения или роста протестов. Уличная политика сама по себе новый мировой тренд. Это «Оккупай Уолл-стрит», огромные по численности демонстрации в Италии и Испании. Несмотря на обилие социальных медиа (а возможно, даже благодаря им), люди вдруг полюбили выходить на улицу, смотреть друг другу в глаза и вместе совершать некое коллективное, общественное или политическое действие. Это феномен, с которым нам в ближайшее время предстоит жить. И нужно понимать, как этот феномен будет развиваться у нас, в какой повестке.

— И заодно вы интегрируете в экспертное сообщество, существующее вокруг фонда, тех исследователей, которые не входят в число «кремлевских» экспертов.

— Для этого исследования — обязательно. Я вообще постараюсь как можно более широкий круг людей интегрировать в свои исследовательские программы. Меня их оппозиционность совершенно не пугает. Все-таки мы не политическая партия, которая является объединением единомышленников. Нас в первую очередь интересует профессионализм и высокое качество конечного продукта. А кто это сделал, кто-то из постоянных сотрудников, какая-то полевая структура или некая независимая исследовательская группа, которая была просто привлечена и профинансирована, особого значения не имеет.

— У Института современного развития вышла любопытная история. На их сайте в разделе «Эксперты ИНСОРа» был список из сотен фамилий, причем некоторые из этих людей удивлялись, найдя себя в списке.

— Здесь подход у меня очень простой. Будет, безусловно, некоторое количество штатных исследователей, потому что без этого невозможно работать, хотя бы обсуждать задачи исследований. Но в остальном я бы предпочел проектный принцип. И мы всегда будем корректно указывать, кто и в каком качестве сотрудничал с фондом.

— Планируете ли вы писать какие-то такие политические тексты вроде докладов ИНСОРа про «образ желаемого завтра»?

— Большой политический доклад любая исследовательская организация должна делать. Иначе зачем она вообще существует? Мы планируем делать доклады по актуальной повестке. Сейчас пройдет серия региональных выборов, а на всех выборах будут работать наши специалисты именно как исследователи, не как политтехнологи. Я уверен, что те методы и приемы, которые работали три года назад, на этих выборах работать уже не будут. Наиболее ярко это уже проявилось в городах. Методы политической борьбы меняются. И мы хотим за этим процессом наблюдать. И доклад на эту тему обязательно сделаем.

— Первый ваш политический доклад появится где-то в начале следующего года?

— Да. И еще я надеюсь, что мы до конца года представим наше медийное исследование. К тому моменту мы уже определимся и с иностранным партнером, с российским партнером, объявим о начале исследования и о том, каким хотим видеть итоговый продукт.

— Может быть, рынок политических исследований слаб, потому что не хватает общественной дискуссии, ведь исследования нужны как аргументы в этой дискуссии?

— У нас много политологов-публицистов, и среди них есть настоящие звезды, я сам просто зачитываюсь их текстами. Очень много политологов-комментаторов, которые пишут статьи на злобу дня. Но вот дискуссии, анализа, разговора о будущем не хватает. Институт общественного проектирования пытался такой разговор вести.

— ИНСОР тоже пытался, правда, получалась иногда публицистика.

— Понимаете, ведь из-за чего так отчаянно обречено наше протестное движение? Этим деятелям хочется всего и буквально завтра: отмены результатов выборов — непонятно почему, власти — причем желательно без выборов, собственного триумфа — без участия в политической борьбе. И, к сожалению, многие исследовательские организации занимаются политологическим обоснованием чужих пиар-стратегий. Среди тех, кто выступает с критических позиций, пожалуй, только Павловский сохраняет трезвость взгляда, признает очевидную вещь: ресурс у власти по-прежнему очень большой.

Отсутствие вменяемой оппозиции, системной с точки зрения идей, способов и методов политической борьбы, — это проблема как политической системы, так и «Единой России». Кошка нужна, чтобы ловить мышей. А пока редко что происходит. Редкие удачи оппозиции, которые мы видим, пока не могут выстроиться в некую логическую череду. Есть ярославская история, когда «Единая Россия» проиграла выборы мэра. Есть успех Прохорова в Москве на президентских выборах. Ну почему это не изучить, не попытаться посмотреть, что там реально людей задело и за что люди на самом деле голосовали. Но ведь нет подобных исследований. Этим никто не заинтересовался всерьез. Все опять скатилось в публицистику. А тот, кто имеет власть, разумеется, хочет взять как можно больше — это закон политической борьбы. И когда тебе никто в затылок не дышит, то очень сложно заставить себя расширять собственную электоральную базу, бороться за внимание новых социальных групп. Если за них не борется и оппозиция, то они оказываются предоставлены сами себе, их политические интересы ущемлены.

— Какие это могли бы быть электоральные группы? Например, есть тема нехватки детских садов, есть общественные группы, которые добиваются ее решения, но не очень заметно, чтобы это активно использовалось на выборах.

— Послушайте, а социальная правозащита? Никто из политических партий ею всерьез не занимается. А вот огромная социальная энергия, которая выразилась в развитии волонтерства, — это феномен, очень много возникло волонтерских сетей. Социальная энергия-то есть.

— Есть, как есть и запрос на солидарность.

— Да, огромный запрос на солидарность. Почему никто эту энергию не хочет забрать, впитать, что-то сделать для этих групп?

— Может быть, не знают, как к ним подойти?

— Какие проблемы к ним подойти? Это же общественники, очень активные люди. Пришел, поговорил, сказал: буду вам помогать — и ты уже один из них. Ангела Меркель состоит волонтером в общественной организации «Белое кольцо». Она — один из них. Я уверен, что эта организация, одна их самых больших и старейших в Германии, этим гордится и голосует за ее партию.

— Так общественники всех послушают, всеми воспользуются, а потом ни за кого не проголосуют.

— А здесь возникает вопрос очень тонких мотиваций, как социальная энергия переходит или не переходит в политические предпочтения. Если ты говоришь: я вам помогу, а вы за меня проголосуйте, — конечно, никто не проголосует. Я бы сам не проголосовал. Я бы всех послушал, всеми бы воспользовался, а голосовал бы за того, за кого сердце прикажет. И здесь очень важен вопрос самоидентификации. Та же Ангела Меркель для членов организации — одна из них, обычный волонтер «Белого кольца», ходит с ними на какие-то встречи, где они помогают жертвам преступлений, раздает там что-то, на какие-то тренинги приходит. И это гораздо сильнее, чем призыв голосовать.

— Пока трудно представить в России настолько демократичных политиков. Может быть, только на муниципальном уровне.

— Дело наживное. В течение ближайших двух лет, мне кажется, мы это много где увидим. Потому что Гудковым и иже с ними надоест вместо аплодисментов слушать скандирование: «Сдай мандат, и иди отсюда!» И они поймут, что надо заниматься реальной работой с людьми, а не попыткой приписать себе некое явление, которое к ним, мягко говоря, никакого отношения не имеет. Ты сначала пожми тысячу рук, а потом скажи, что знаешь, кто эти люди. А не так: сказать «Я вас всех знаю», а потом пойти попробовать пожать тысячу рук. К тому моменту, когда ты с трибуны спустишься, в тебя уже могут консервные банки лететь.

— Есть политический тренд, который многие с разных сторон описывают, — стремление двинуться к корням, уловить политический процесс на низовом уровне.

— Буквально перед нашей встречей обсуждал подготовку подобного исследования, которое фонд будет проводить в ряде регионов.

— Такое впечатление, что люди бегут туда наперегонки: кто первый научится работать с локальными средами, локальными сетями доверия.

— Безусловно. Потому что любое большинство в современной политике состоит из большого количества меньшинств, которые так или иначе, по тем или иным основаниям присоединяются к чему-то. Поэтому все хотят двинуться туда, понять мотивации. Глубже вникнуть в тему, разобраться, что людьми движет.

Россия — страна медленных изменений. И сейчас эти изменения в концентрированном виде будут проявляться на выборах в городах. В ближайший день голосования — это Владивосток, Ярославль (выборы в горсовет), выборы мэра в Калининграде. Возможно, будут выборы в городскую думу Твери. Там мы увидим прообраз тех кампаний, которые в дальнейшем будут проходить уже в национальном масштабе. Исследователи фонда работают во всех этих регионах, и не позднее конца октября мы подготовим доклад, в котором обобщим все важное и значимое, что будет происходить на этих выборах.