Другие комментарии

Комментарии

12 ноября, 2019

Константин Костин об эволюционном пути российской политической системы

Для молодых демократий вопрос передачи именно верховной власти является, пожалуй, наиболее серьезной точкой уязвимости, особенно в тех случаях, когда речь идет о суперпрезидентских республиках, а Россия, конечно же, по конституции суперпрезидентская республика. Как в свое время сказал Владислав Сурков, специфика российской политической культуры заключается в том, что личность и есть институт. Ну да, если мы посмотрим на все уровни представительной власти, почти всегда мы говорим «КПРФ», но все-таки в первую очередь это Зюганов, «Единая Россия» — это Путин и Медведев, ЛДПР — Жириновский. Если мы говорим об институте президентства — то это Путин. Демократические практики должны стыковаться и сосуществовать с национальной традицией, которая сложилась за уже больше, чем тысячелетие. Опять же, более, чем за тысячелетие сложилось понимание большинства, что от лидера, от его качеств в значительной степени и зависит то, насколько благополучной, стабильной, предсказуемой и понятной будет жизнь в стране. Ну если просто посмотреть на нашу историю, мы видим, что вне зависимости от типа политического устройства: монархия,  советская коммунистическая республика, демократия, президентская республика – всегда, когда есть сильный лидер, у страны всё более или менее хорошо, если говорить и о развитии экономики, и о развитии социальной сферы, и о позициях на международной арене. Когда лидер слабый, то, соответственно, возникают риски, кризисы, страна периодически оказывается на грани пропасти.
 
После передачи власти в 1999 году удалось решить огромное количество проблем, которые казались по состоянию на 1998 год практически нерешаемыми. Победа над терроризмом, преодоление сепаратистских и центробежных тенденций, которые были очень серьезными, реальное наведение порядка в федеративных отношениях, равноудаление бизнеса от власти, то есть окончание периода олигархии… После 2003 года у нас нет олигархов, которые активно участвуют в формировании и последующей эксплуатации политических институтов. В результате совокупности всего названного мы получили рост экономики и рост уровня доходов населения в 10 раз с 2000 до 2010 год.
 
Такие достаточно позитивные изменения произошли в ходе трансфера, начавшегося в 1998 — 1999 году. И ровно поэтому мне кажется, что те изменения, которые неизбежно произойдут в политике в предстоящие годы, а они, конечно же, произойдут,  время не остановишь и не повернешь вспять, я надеюсь, будут нести такой же серьезный положительный цивилизационный сдвиг для страны и для ее граждан, для их благополучия.
 
После Ивана Грозного почти 40 лет лет смуты. После Петра Великого – эпоха женского правления и переворотов. После Екатерины, объективно, выдающейся правительницы, «бедный, бедный Павел». После императора Николая Павловича, обеспечившего власти запас твердости ещё почти на сто лет – преемник, ставший объектом, практически, охоты, и погибший в итоге от рук террориста. После Александра Третьего, настоящего самодержца – известно, кто и что. В связи с неустойчивостью наследования персональной власти актуальна тема соотношения персонального и коллегиального начал власти. Тем более, что и трансфер 1999 года породил два результата: это партия «Единая Россия» и президент Владимир Путин. Прояснить их соотношение и взаимосвязь — одна из целей нашего спецпроекта. Отсюда и вопрос: в России традиционно персонификация превалирует над институциональностью, исполнительское единоначалие над коллегиальными, в частности, парламентскими структурами. Будет расти или снижаться уровень коллегиальности и институциональности власти на следующем этапе функционирования политической системы? Звучат призывы как к такому, так и к обратному выходу из трансферного кризиса. Какой вариант вероятнее в ближайшее время и какой вариант вы считаете правильным? Или максимальная концентрация власти в руках первого лица с упразднением за ненадобностью иллюзий коллективного управления, таких, как выборы, которые очень часто становятся проблемными, парламент без дискуссий, выборность глав регионов, при том, что все видят, как это на самом деле происходит, партии, контролируемые из администрации президента. Или же, напротив, развитие институтов, реально разгружающих первое лицо и создающих предпосылки для предсказуемой, некатастрофической передачи власти, которая когда-нибудь да случится.
 
Наша политическая национальная традиция состоит в том, что личность и есть институт. Это не значит, что личность превалирует над институтом, просто институт без личности, к сожалению, в нашей стране не всегда бывает эффективен. Вопрос, куда мы идём, что выбираем, то или это, идентичен содержанию национальной идеи.  Иногда приходится слышать: «А какая она у России, эта национальная идея?» Я обычно говорю: знаете, у нас может быть только одна национальная идея — это продолжение нашей тысячелетней истории, и причем желательно так, чтобы она продолжалась с максимально выгодными условиями для граждан, которые в стране живут. Чтобы граждане были главными выгодополучателями, все 150 миллионов были главными выгодополучателями этих изменений, этого продолжения истории. У нас вообще-то в Конституции написано, куда мы идем и что мы строим.
 
Теперь по поводу институтов и той темы, как мы можем в какой-то мере защитить себя в будущем… Не вижу никакой проблемы с 2021, 2024 и 2026 годом. Мне кажется, когда говорят о грядущем трансфере, все как-то имеют в виду только две даты и забывают еще одну, на мой взгляд, крайне важную, это выборы в Государственную Думу 2026 года, которыми как раз, мне кажется, вот этот весь большой этап перемен должен быть завершен. Президентские выборы после 2024 года будут в 2030 году. К тому моменту дадут результаты национальные проекты, которые сейчас запущены.  И мне кажется, что здесь мы имеем дело с очень серьезным вызовом. Были проведены непопулярные реформы, а кризисные явления, которые мы наблюдаем в отдельных секторах экономики, а мы их, что тут скрывать, наблюдаем, накладываются на необходимость энергично развивать новые отрасли экономики. Наши нефтегазовые активы надо беречь, надо делать их современными и конкурентоспособными, но место в мировом совете директоров будет определять цифровая экономика.
 
Ведутся долгие дискуссии, почему развалился Советский Союз, рассказывают про идеологический кризис и так далее. Идеологический кризис Советского Союза начался с XX съезда, потому что тогда никаких объяснений диагностированным проблемам дано не было и выводов об изменении системы государственной власти не последовало.
 
Доверие к персоналистской системе, к персоналистскому подходу было подорвано. Но система, уже находившаяся в кризисе, развалилась только во второй половине 1980-х. Обвиняют Горбачева, упоминают предательство элит… А я бы сказал: это не «предательство элит», это слабость элит.
 
Я в этом смысле смотрю на соперничество держав, как на чемпионат мира по футболу. Играют лучшие команды. И когда мне говорят: они «предатели», я парирую: ребята, да проблема не в том, что они предатели, они не были предателями когда-то, просто была слабая команда, а уже потом, вследствие этого, игроки может и окончательно сломались, психологически и морально. Вот там в обороне не те играли, нападение страдало, на воротах так себе был вратарь, они проиграли. Когда возражают, что, типа, очень абстрактный пример, я говорю: почему абстрактный? Две конкретные вещи. Во-первых, в СССР полностью игнорировались такие важные вещи, как доходы населения. Китай, кстати, этот вывод сделал из истории с Советским Союзом. Почему-то наши многие пропагандисты забывают, приводя нам в пример идеологичность китайской политической системы (что является, в общем, очень преувеличенной на самом деле историей) – основная цель коммунистической партии со времен Дэн Сяопина знаете, как звучит? Это прямо без стеснения записано в политических документах КПК: «достижение уровня средней зажиточности каждой китайской семьи».
 
Под уровнем средней зажиточности, переводя это, они имеют в виду средний доход, сопоставимый со среднеевропейским. Я думаю, что наши идеологи ещё больше изумятся, узнав, как переводится иероглиф, которым китайцы обозначают Соединенные Штаты, несмотря на ожесточенную риторику и торговую войну. Этот иероглиф еще имеет значение «прекрасная страна». А каллиграфия в Японии и Китае имеет значение, даже много значений. Поэтому, конечно, «мы воюем, но, в принципе, мы хотим жить, как они, они наш образец». Вот говорят, что Америка — прекрасный город на холме для всего западного мира. Для Китая-то, оказывается, тоже. Ну, по крайней мере, если говорить об уровне доходов и об уровне благополучия граждан.
 
Это первое, что проигнорировал Советский Союз и что не проигнорировал Китай, стимулирует его к росту конкурентоспособности на текущем этапе, потому что при первой по ВВП экономике Китаю далеко пока до лидеров по объему потребления и по объему ВВП на душу населения, прямо скажем.
 
Второе, что следует назвать — это то, что Советский Союз не вписался в технологическую волну 1970-х. Индустриализация делалась не самыми, скажем так, стерильными методами, но тем не менее она дала свой результат. Если мы посмотрим, кто в ЦК и Совмине курировал космический и ядерный проекты, то увидим, что это люди, чей управленческий опыт как раз и сложился на индустриализации 1930-х. Опыт не только был негативный, связанный с доносительством, атмосферой подозрительности, нельзя отрицать и реальные экономические достижения. Это же действительно очень быстрый этап развития страны, один из самых быстрых, петровские реформы отдыхают по темпам, скорости и, главное, результативности.
 
Затем наступила новая технологическая волна. И то, что ехало, по инерции и катилось. Но первые компьютеры, транзисторы и прочие технические новинки новой волны оказались на обочине. Мы в эту технологическую волну не попали и стали очень быстро терять конкурентоспособность. Наши товары проигрывали, мы превратились в основном в поставщика энергоресурсов. И пока с энергоресурсами всё было хорошо, у нас, в общем, страна как-то жила, а после того, как наши заокеанские партнеры устроили первый масштабный нефтяной кризис, договорившись или взяв под контроль, это можно по-разному трактовать, саудитов, как только цена нефти упала — то и Советский Союз упал вместе с ней.
 
Нацпроекты для того и нужны, чтобы эту историю сдвинуть с мертвого места. Если брать последние десятилетия, все-таки доля нефтегазового сектора среди доходов государства в доходной части бюджета Российской Федерации сокращается. Медленно, конечно. Хотелось бы, чтобы это была четверть, а пока 50 плюс-минус, в хорошие годы 47, в плохие 52. Это все прекрасно понимают, и, собственно, национальные проекты инициированы пониманием проблемы.
 
Развитие ВПК с этапом перевооружения армии дали импульс, но теперь важно каким-то образом это всё трансформировать в другие конкурентоспособные производства. Ровно этим и занимаются  правительство и государственные компании. Цель национальных проектов – развить конкурентные современные отрасли и сферы. У нас есть естественные преимущества, которые нам достались в наследство, есть те, которые, как ни смешно, мы наработали в лихие 1990-е — в начале 2000-х годов. Опять же, наследие Советского Союза, высокий уровень подготовки математиков и программистов. В первой десятке мировых IT-компаний три российские. Это уже неплохо. Понятно, что этого мало, понятно, что хорошо бы в сотне иметь тридцать, или хотя бы двадцать, чего пока нет, но тем не менее, если мы говорим о цифровой экономике, о стремительно меняющемся способе потребления, обмена товарами, услугами, идеями, разработками, в какой-то момент всё уйдет сюда, оно уже постепенно здесь… Сейчас войны идут за сети 5G. Китай и США спорят  за то, кто будет основным производителем оборудования для сетей 5G. Никакой другой подоплеки там нет.
 
Мы действительно можем занять свою долю мирового рынка в определенных отраслях и таким образом стать выгодополучателями новой технологической волны, нового витка экономического роста. А политическая система должна быть адекватна этим вызовам, вот и всё. Чтобы не случилось, как случилось в 1980-е годы, когда управленческая команда, и экономическая, и политическая, оказалась просто заметно слабее своих конкурентов, и мы эту конкуренцию проиграли.
 
Поэтому современная политическая система, которая подразумевает все-таки институты, развитие институтов, которая подразумевает способность преодолевать кризисы, на десятилетия, на столетия вперед создавать условия для того, чтобы принципы меритократии учитывались по крайней мере в критически важных сферах, да, такая система, я думаю, это одна из целей, одна из задач, которыми  занимается глава государства. Он говорил об этом как о приоритете.