Другие комментарии
Комментарии
11 октября, 2017
Константин Костин о транзите власти в ближайшие 6 лет, изменении электорального поведения граждан и механизмах устранения экономического неравенства регионов России. Из интервью изданию "Реальное время".
Политический эксперт, председатель правления Фонда развития гражданского общества Константин Костин — человек, не только получающий информацию из первых кремлевских «рук», но и, по некоторым данным, сам причастный к ее созданию. В интервью «Реальному времени» он рассказал о том, как меняется модель электорального поведения российских граждан, какой политический тренд задает Москва, во что выльется конкуренция между Алексеем Навальным и Дмитрием Гудковым и почему Татарстан — это образцовый российский регион.
«Выборы в Москве — это тревожный сигнал о том, что структура электоральных предпочтений начинает меняться»
— Что интересного показали выборы глав регионов и региональных центров в 2017 году?
— Я бы выделил несколько аспектов. Первый и самый важный состоит в том, что курс на обновление власти в регионах абсолютно соответствует запросу граждан. Практически все представители нового поколения губернаторов-технократов получили на выборах очень хорошие результаты. И явка во многих субъектах РФ была выше, чем обычно бывает на региональных выборах.
Во-вторых, подтвердился наш майский прогноз о том, что «путинское большинство» сегодня является наиболее активной политической силой. Соответственно, именно его волеизъявление в значительной степени предопределило результаты единого дня голосования. Будущие победители губернаторских выборов были поддержаны главой государства, и для всех, кто, в свою очередь, поддерживает Путина, это было важной атрибутивной характеристикой.
А муниципальные выборы в Москве показали, прежде всего, кризис нашей системной оппозиции, которая практически без борьбы уступила значительное количество своих мандатов широкой демократической коалиции, состоящей из Гудкова, «Яблока», «Солидарности» и так далее. На мой взгляд, это заслуживающая внимания тенденция, поскольку все, что происходит в Москве, через несколько лет проявляется в городах-миллионниках, а еще через 5—7 лет — и в целом по стране. Если партии парламентской оппозиции не изменят своих подходов к работе, то есть не придумают новые принципы формирования линейки региональных лидеров, не сформулируют новые политические сообщения, не станут более адекватными текущему моменту и текущим пристрастиям и запросам граждан, эта тенденция, безусловно, продолжится. Этим партиям надо очень серьезно переосмыслить итоги выборов и поработать над ошибками.
— Вы в своем докладе «Выборы глав регионов и региональных центров в 2017 году: сценарии кампаний и прогнозы» писали, что проблема российской системной оппозиции в том, что стирается грань между нею и властью.
— Нет, мы говорили не так. Мы говорили о том, что сторонники Путина присутствуют в электорате всех оппозиционных партий. Но сторонники Путина есть и среди тех, кто поддерживает несистемную оппозицию. Мы в свое время зафиксировали, что половина участников «белоленточных» митингов на президентских выборах голосовала за Путина. При этом, по данным опросов, порядка 20—23 процентов граждан за Путина голосовать не будут. И вот это, собственно, то поле, за которое могут бороться лидеры и несистемной, и любой другой оппозиции. А если говорить о партийных предпочтениях, то «Единую Россию» и вовсе поддерживает только половина избирателей (плюс-минус), так что возможности оппозиции для борьбы за места в законодательных органах власти еще шире.
Вопрос в том, что нельзя работать так, как работали в конце прошлого века или в начале нулевых. Нельзя вести агитацию устаревшими методами. Изменилась структура медиапотребления граждан, политический язык и стиль, бытовые практики. Страна ушла далеко вперед. Надо все-таки более активно взаимодействовать со своими потенциальными избирателями и формулировать более конкурентные электоральные предложения.
— Лица партий тоже было бы неплохо поменять?
— Это дело вкуса и разумного решения в текущем контексте. Лица плохи не сами по себе, а потому, что они говорят то, что говорили 10 лет назад, и делают то, что делали 10 лет назад. Приоритет здесь все-таки за идеологией, программными установками и предложениями. Конечно, сложно налить новое вино в старые меха, но все-таки первая проблема для них — стилистическая. Нужно уметь «упаковывать» и адаптировать свою идеологию в соответствии со спецификой современной политической коммуникации. Но правда и то, что люди хотят видеть других, более адекватных своим представлениям лидеров.
Все это я говорю исключительно о региональном уровне. Если же мы возьмем уровень федеральный, то лидеры партий думской оппозиции, да, кстати, и «Яблока», со значительным запасом опережают своих однопартийцев по таким показателям, как известность и электоральная привлекательность. В том числе и более молодых.
Тем не менее прошедшие муниципальные выборы в Москве — это очень тревожный сигнал о том, что начинает меняться структура электоральных предпочтений и модель электорального поведения граждан. Повторю, в Москве все происходит раньше и быстрее, а сейчас к этому добавляется и убыстрение жизни в целом. Благодаря открытому информационному полю и повышенной мобильности граждан, любые практики из любого региона, если они нравятся людям, очень быстро становятся общеупотребимыми в целом по стране. Так что наша парламентская оппозиция сейчас находится в цейтноте, и действовать ей надо очень быстро. Иначе она окажется в электоральной яме.
У Гудкова уже пытаются перехватить инициативу
— Как выборы в Москве могут отразиться на отношениях Навального и Гудкова-младшего?
— В силу специфики своей личности (не хочу произносить слово «авторитарность») Навальный вообще мало склонен к коалиционным решениям и очень ревниво наблюдает за чужими успехами. Он фактически развалил коалицию на базе партии «Парнас» во время выборов в Государственную думу, он из-за симпатий и антипатий своего начальника штаба, по сути, проигнорировал коалицию Гудкова. Полагаю, что Навальный очень ревниво смотрит в его сторону, потому что у него самого последний электоральный успех случился уже достаточно давно, в 2013 году на выборах мэра Москвы.
Во что это выльется? Несмотря на успех на выборах, у Гудкова тоже все не так однозначно. Это все-таки только успех, а не победа. Получить 260 депутатов — это неплохо, с одной стороны. С другой стороны, я уже не раз говорил о лоскутности этого объединения, состоящего из «яблочников», самовыдвиженцев, представителей других политических организаций типа «Солидарности» и «Открытой России». И большой вопрос, кого они видят в качестве своего лидера. Понятно, что успех многих кандидатов «Яблока» — это заслуга Гудкова. Тем не менее Митрохин уже заявил, что сам он тоже подумывает об участии в выборах мэра. И за кого в этой ситуации отдадут свои подписи муниципальные депутаты от «Яблока» — за Гудкова или за Митрохина? И как поведут себя те пять-шесть депутатов, в том числе Яшин, которых поддержал Навальный?
Многое здесь будет зависеть от того, сумеет ли Гудков сделать правильный следующий шаг. Это как с Навальным после выборов мэра Москвы в 2013 году. Меня тогда тоже спрашивали, что будет дальше? Я говорил — все зависит от самого Навального. Займется ли он политической работой или продолжит некую расследовательскую деятельность, причем с расследованиями, общественная значимость и бескорыстность которых вызывают большие сомнения (а некоторая тенденциозность, напротив, сомнений не вызывает)? Навальный предпочел второй вариант, поэтому свою позицию, полученную на выборах мэра Москвы, он в значительной степени обнулил.
Чтобы не повторять эти ошибки, Гудкову сейчас тоже крайне важно сделать второй шаг, а именно — каким-то образом структурировать лоскутное объединение оппозиционных депутатов. То есть определить идеологические приоритеты этого объединения, дав ответы на вопросы: кто мы, какое у нас отношение к наиболее острым региональным и федеральным проблемам, какие у нас цели, стратегия и тактика? И определить систему выдвижения лидеров. Тем более что у Гудкова уже пытаются перехватить инициативу. Скажем, Яшин заявил о том, что надо срочно создавать конгресс независимых муниципальных депутатов. Понятно, что без поддержки Гудкова сделать это не получится, но тем не менее. Также серьезным ограничителем для нового объединения являются ожидания избирателей. Пока новые депутаты строят планы масштабных политических проектов, люди ждут от них решения повседневных бытовых проблем.
— Давайте затронем другой фланг оппозиции. О Сергее Удальцове тоже можно сейчас сказать, что он находится в той же точке, что и Навальный несколько лет назад?
— Напомню, Навальный и Удальцов оказались на острие общественного внимания благодаря «белоленточным» митингам. До этого первый был блогером, специализировавшимся на расследованиях, второй — не очень популярным левым политиком достаточно радикальных взглядов и поведения. Если помните, «Левый фронт» Удальцова-Пономарева был организацией, вполне сопоставимой с НБП.
На какой-то период времени Навальный и Удальцов стали лидерами протестного движения, особенно по медийной активности, по интересу прессы, но протестное движение, как известно, закончилось ничем. Оно отдало инициативу, а лидеры протеста не смогли сформулировать как раз то, о чем я говорил — идеологические приоритеты, цели и задачи. В итоге сформировался очень незначительный протестный актив в крупных городах, большинство же граждан самых разных взглядов потеряли интерес к протесту. Потому что сначала эти митинги были за честные выборы, потом они были против Путина, потом был некий «марш миллионов»… То есть там изначально не было идеи. И была большая разница между запросами участников митингов и теми вещами, которые им говорили условные лидеры, то есть те, кто стоял на трибуне. Мы в свое время очень внимательно это анализировали, взяв у социологов их полевые исследования, проведенные в ходе митингов. Мы просто сопоставили запросы людей и то, что им говорили «лидеры» (я называю их так только потому, что они выступали с трибуны, хотя понятно, что большую часть выступающих с трибуны назвать лидерами сложно).
После «дела 6 мая» Удальцов получил срок, который оставил его на задворках активной деятельности. Сейчас он вернулся и, на мой взгляд, представляет большую опасность как раз для Навального. Потому что все, кто оказался в заключении или получил условный срок по делу 6 мая, пострадали, скажем так, по милости Навального, то есть в результате его действий и призывов. Причем сам он вышел сухим из воды. Выяснение этих отношений достаточно болезненно для Навального, который пытается позиционировать себя рыцарем в сияющих доспехах, желающим привести всех в прекрасную Россию будущего. Удальцов в этом смысле очень неудобный персонаж с крайне неудобными вопросами.
Если же говорить о политических перспективах самого Удальцова, то даже если бы он продолжил свою политическую деятельность в рамках «Левого фронта» или какой-либо левой партии, мне не кажется, что здесь можно было бы говорить о каких-то серьезных успехах. Мы видели результаты всех этих партий на выборах в Государственную думу, да и, собственно, в течение 5 лет на выборах в разных регионах. Если КПРФ где-то могла составлять конкуренцию «Единой России» и порой даже выигрывала у нее выборы, то ни «Коммунисты России», ни другие левые партии какими-то серьезными электоральными успехами похвастаться не могут.
— Может быть, КПРФ имеет смысл как-то интегрировать Удальцова?
— Я не хотел бы давать советы КПРФ. Есть избиратели КПРФ и есть их представления о том, что для них важно и какими должны быть их политические представители. Не думаю, что у большой части этого электората фигура Удальцова вызовет симпатии и желание за него голосовать. Хотя у какой-то части, безусловно, вызовет, что, впрочем, тоже вопрос изучения. Мне здесь сложно строить прогноз. Но просто политики, которые призывают к радикальным действиям, все-таки отпугивают большие электоральные группы. Они привлекательны для медиа, благодаря резкости своих заявлений и поступков, привлекательны для какой-то части молодежи, но в целом люди ждут от политиков другого. Даже от оппозиционных.
— Какова программа-максимум Евгения Ройзмана на ближайшие несколько лет?
— Переизбраться мэром. И это, мне кажется, его политический потолок. Причем и эта задача для него очень нелинейная. Реальная, но нелинейная. Не думаю, что для тех же избирателей «Яблока», с которым у Ройзмана сложился ситуативный альянс, он выглядит нормальным политическим представителем. Некоторые наши оппозиционные партии допускают ошибку, поддерживая кандидатов по самому принципу оппозиционности и не учитывая их политическую и идеологическую базу, которая не совпадает или напрямую противоречит их идеологии и установкам.
— У «Яблока» и Ройзмана есть прямые противоречия?
— Если мы посмотрим на действия Ройзмана и идеологию партии «Яблоко», на то, что ее избиратели считают важным, мы увидим много противоречий. Ройзман, на мой взгляд, слишком радикален для большей части избирателей «Яблока». Тот же Гудков для них органичен (хотя он, может быть, не очень органичен для нынешней верхушки партии «Яблоко»), а вот Ройзман — это что-то другое. Это какая-нибудь более выраженная социалистическая партия. «Яблоко» тоже было когда-то социалистической партией, но сейчас большая часть его избирателей — люди либеральных и демократических взглядов.
Договоры по линии «федеральный центр — субъект федерации» — устаревшая практика
— Прокомментируйте, пожалуйста, этот фрагмент вашего доклада: сегодня главы регионов — это «чиновники с четко очерченным кругом обязанностей и полномочий», — то есть сразу уже не политики, а чиновники…
— Нет, неправильно. Мы сказали, во-первых, что это высокостатусные чиновники, и, безусловно, каждый руководитель региона должен быть политическим лидером субъекта. Они — руководители государственной власти на уровне субъекта, поэтому любой из них должен сочетать в себе некий набор компетенций. Он должен быть, безусловно, политиком, который способен стать политическим лидером субъекта, консолидировать вокруг своей программы и жителей региона, и большую часть элит. С другой стороны, он должен быть опытным управленцем, который способен развивать экономику субъекта, решать социально-экономические задачи, реализовывать ту программу, с которой он, кстати, идет на выборы и с которой он просит поддержки у избирателей.
Совершенно очевидно, что губернатор должен сочетать в себе качества: а) политика; б) хозяйственного управленца и в) эффективного лоббиста интересов субъекта. Пожалуй, эти три — наиболее важные.
— Так вот, далее по тексту вы говорите, что эти чиновники (и политики одновременно) плотно прижаты другими вертикалями — в том числе правоохранительными, партийными…
— Если мы говорим о работе руководителей государственной власти на уровне субъекта — то да, они прижаты другими вертикалями. Я считаю, что это крайне важно. Россия — федеративное государство, поэтому крайне важно иметь некую федеральную законодательную рамку, внутри которой каждый из субъектов может в соответствии с принципами федерализма выстраивать любую удобную и адекватную специфике территории модель.
— То есть перегиба в пользу вертикали сейчас, по-вашему, нет?
— Политического точно нет; в части госстроительства наше законодательство достаточно сбалансированное. Если же говорить о бюджетной политике, то здесь, конечно, перекос существует. И я думаю, это одна из тех проблем, которые предстоит решать в течение следующей президентской легислатуры.
Подходов здесь несколько. Есть подход Алексея Кудрина, предлагающего больше денег оставлять в субъектах (любопытно, что это говорит человек, который отвечал за централизацию налоговой системы). Есть подход, который предлагают Сергей Глазьев и Борис Титов, есть подход правительства и Минфина. Проблема действительно достаточно острая. Татарстана она, кстати, касается в наименьшей степени.
— Раз уж вы сами затронули Татарстан: что происходит с этим регионом в последний год? Что он, условно, «делал не так»?
— Я бы не сказал, что Татарстан делал что-то не так. На мой взгляд, это один из наиболее динамично развивающихся субъектов РФ. Большое количество управленческих, финансовых, инвестиционных решений, которые были использованы в республике, вполне пригодны для тиражирования в других регионах. Татарстан всегда очень эффективно взаимодействует с федерацией, и вопрос привлечения государственных инвестиций — это тоже одна из образцовых практик, о которой большинство других регионов могут только мечтать.
Различные эксперты обращали внимание на уровень закредитованности Татарстана, но, на мой взгляд, большинство его долгов относится к категории «хороших». Здесь я, кстати, всегда спорю с другими экспертами, которые предлагают определять уровень закредитованности формально. По этой логике у нас и Калуга очень закредитованный регион. Надо просто смотреть, подо что эти кредиты брались. Если на развитие промышленности и инфраструктуры субъекта, то понятно, откуда со временем возьмутся деньги на погашение этих долгов или их обслуживание. Или, по крайней мере, можно будет осуществить их разумную реструктуризацию. На мой взгляд, кредитами в Татарстане воспользовались очень разумно.
В течение нескольких лет мы выпускали рейтинг эффективности губернаторов, и в нем руководитель Татарстана всегда был в группе лидеров, несколько раз возглавлял список. В данном случае это уже не только мое мнение, но консолидированная оценка экспертов фонда.
— Но если Татарстан во многих отношениях образцовый регион, то почему нельзя было пойти ему навстречу в каких-то чисто символических вопросах? В продлении того же договора?
— Практика подписания договоров по линии «федеральный центр — субъект федерации» была актуальна в начале нулевых. Сейчас просто иные условия и иное законодательство.
— Дело только в этом?
— Ну конечно. Я понимаю, если бы с кем-то эти договоры были заключены, а с Татарстаном — нет. Было бы от чего чувствовать себя ущемленным. Да и руководитель Республики Татарстан по-прежнему называется президентом — пожалуйста, вот символический вопрос. Напомню, позиция президента РФ здесь такова: пусть жители региона сами решат, как должен называться их руководитель.
В общем, текущим правовым полем Татарстан пользуется очень правильно и умело. Так что мне не очень понятно, зачем сейчас возводить в некий принцип устаревшую практику более чем десятилетней давности.
Председатель правления Фонда развития гражданского общества Константин Костин во второй части своего интервью «Реальному времени» предположил «с высокой степенью вероятности», что Владимир Путин все-таки пойдет на выборы президента 2018 года, порассуждал на тему транзита власти в ближайшие 6 лет и разобрал варианты устранения экономического неравенства регионов России.
Процесс смены губернаторов будет идти без оглядки на президентские выборы
— Какое количество губернаторов, по-вашему, отправится в отставку (и отправится ли) до марта 2018 года?
— Я думаю, что процесс смены поколений и повышения качества государственного управления на региональном уровне будет идти без оглядки на политические календари. Это слишком серьезный ресурс развития и влияния на уровень экономики и социальной сферы в стране. Потому что даже когда говорят о коррупции, ущерб от нее оценивают, ну, самый минимум, в десятки миллиардов рублей. Но если посчитать ущерб от управленческих ошибок, от неэффективных решений и упущенных возможностей в части привлечения инвестиций или создания условий для бизнеса, то это будут уже сотни миллиардов. Это на порядок больше. Страна не может позволить себе такие потери.
— Ну вот у конкретных людей — Меркушкина и Шанцева — есть такие неэффективные решения и упущенные возможности? (Беседа проходила до отставок губернаторов Самарской и Нижегородской областей Николая Меркушкина и Валерия Шанцева, — прим. ред.)
— Вы неправильно подходите к этой проблеме. Вопрос не в конкретных персоналиях, а в том, как будет лучше: если регионом продолжит руководить нынешний глава или если придет кто-то другой — с другими подходами, взглядом, энергетикой, мотивацией.
У президента есть право негативного контроля, и когда речь идет о серьезных просчетах, это право может быть использовано. Но когда мы говорим о задаче консолидации ресурсов, сокращения издержек, ускоренного развития экономики и изменения ее структуры, развития страны в целом, то, мне кажется, надо использовать подход, о котором я сказал чуть выше.
— Допускаете ли вы, что Владимир Путин не пойдет на выборы 2018 года?
— Мне хотелось бы, чтобы Владимир Путин пошел на выборы. Тем более что большинству граждан его отсутствие среди кандидатов сильно затруднит выбор. Это подтверждают социологические опросы, результаты которых мы приводим в своем докладе «Путинское большинство накануне большого избирательного цикла». Там на вопрос «За кого из кандидатов вы проголосовали бы, если бы Путин не стал принимать участие в президентских выборах?» затруднились ответить 39 процентов опрошенных, 17 процентов заявили, что не пойдут на выборы, еще 12 отметили, что испортят или заберут бюллетень. Это данные Гэллапа, у ВЦИОМ они примерно такие же. Да и недавнее провокационное исследование «Левада-центра» показало, что половина из этих 39 процентов готовы поддержать рекомендованного Путиным кандидата, даже если его не существует в природе. Все-таки действующий президент является консолидирующим лидером и главным политическим представителем для граждан страны.
— Есть ли смысл в такой ситуации обсуждать вопрос о преемниках?
— Рассуждать о конкретных кандидатах пока точно неправильно, а вот об институциональном преемничестве говорить как раз надо. Смена поколений во власти — это один из важнейших вызовов следующих шести лет. Причем речь идет не только о регионах, но о власти в целом.
Это очень непростая история, с ней сталкивались самые разные демократии в разные периоды своей истории — ФРГ после Конрада Аденауэра, США после Франклина Рузвельта. Из тех стран, которые относят к так называемым «гибридным режимам», только Китаю с его конфуцианской этикой удалось обеспечить достаточно безболезненный транзит власти: с помощью принципа десятилетней ротации. Я Россию, как некоторые исследователи, к гибридным режимам не отношу — а отношу к молодым демократиям. Но и для молодых демократий вопрос транзита власти, особенно в части сохранения ценностного каркаса (в политике, экономике, в социальной и общественной жизни), который поддерживается большинством граждан, тоже крайне важен.
Как это сделать, повторю, — трудный вопрос. Здесь не существует универсальных моделей. Единственное, чего не хотелось бы, так это украинского сценария, при котором передача власти происходит не в результате демократической процедуры, а по итогам переворота. Все это ведет к дестабилизации, падению экономики и ухудшению жизни граждан.
То есть необходимо создать условия для эволюционного решения проблемы. Да, пока есть Путин, украинский сценарий нам не грозит. Но мы же думаем о 10-, 20-, 30-летней перспективе. И да, мне хотелось бы, чтобы у России всегда были лидеры, популярность и поддержка которых населением была бы на таких высоких значениях, как сейчас. Мировая история подсказывает, что это маловероятно, но благодаря имеющемуся ресурсу в виде как раз поддержки Путина у нас есть все возможности для создания эволюционной модели в течение следующего президентского срока. На который — это можно предположить с высокой степенью вероятности — действующий президент все-таки пойдет.
Укрупнение регионов — наименее вероятный вариант устранения их экономического неравенства
— Прокомментируйте, пожалуйста, информацию о планах Кремля по укрупнению субъектов РФ, которое якобы начнется с Приволжского федерального округа и будет реализовано в течение следующего президентского срока. Принципом структурирования территорий при этом называют экономический, не национально-территориальный фактор.
— Задача выравнивания экономического уровня регионов — одна из основных для следующей легислатуры. У нас есть социальное неравенство среди граждан, но неравенство среди субъектов, на самом деле, еще более драматичное и существенное.
Есть несколько базовых доктрин для решения этого вопроса. Одну из них вы только что назвали. Кроме того, есть концепция создания крупных агломераций, которые должны стать драйверами экономического роста определенной группы субъектов. И есть подход, который сейчас применяется на Дальнем Востоке и Северном Кавказе — это создание территорий опережающего развития.
Мне кажется, что укрупнение территорий — самый сложный, неочевидный и потому наименее вероятный из этих трех подходов. У него огромное количество неопределенностей и издержек. Во-первых, это трудоемкая законодательно-политическая работа — проведение референдумов, принятие соответствующих законов, создание после этого единого законодательства и так далее. А если объединяются не два субъекта, а три или четыре?
На мой взгляд, гораздо более применима и эффективна модель, реализуемая на Дальнем Востоке и Северном Кавказе.
— Но так или иначе посыл здесь технократический, так?
— Безусловно. В России примерно 25 субъектов, которые чувствуют себя довольно уверенно в экономическом плане. Везде разные основания для этого — где-то наше «нефтегазовое все», где-то высокий уровень развития промышленности, где-то хорошая диверсификация и т. д. В остальных регионах ситуация либо «более-менее», либо совсем плохая. Если с этим ничего не делать, то эти 25 субъектов будут становиться все богаче, а остальные будут деградировать. Соответственно, необходимо сделать так, чтобы региональная кооперация создавала дополнительные возможности для развития — в части привлечения инвестиций, развития промышленного сектора и так далее. И без модерирующей роли федерального центра здесь не обойтись.
Пик Telegram'а позади
— Путин довольно осторожно относился до сих пор к интернету, но вот он пришел в «Яндекс». Действительно ли это, наряду с другими признаками, которые отыскала, например, Газета.ру, говорит о некой повышенной либеральности его предвыборной программы?
— Что значит «осторожно относился к интернету», если у президента есть советник по развитию интернета и IT-индустрии? Если есть программа работы министерства, которое возглавляет ваш земляк (Министерство связи и массовых коммуникаций РФ, — прим. ред.)? Если в России проникновение интернета выше, чем во многих европейских странах? По-моему, все эти приоритеты определяет как раз президент.
Да, с одной стороны, есть разумная осторожность, поскольку интернет — довольно тонкий инструмент. Тем не менее президент говорил в различных выступлениях и о цифровой экономике, и о внедрении различных технологий, связанных с искусственным интеллектом. И не просто говорил — все это было оформлено в виде поручений и программ. Так что вполне логично, что президент посетил компанию «Яндекс», руководитель которой, к слову, был на встрече с главой государства несколько лет назад, когда обсуждались направления развития интернета и IT-индустрии в России. Кстати, на этой встрече и был создан институт советника по развитию интернета и IT-индустрии, а президент даже обсуждал с собравшимися, кто им должен стать.
И если мы посмотрим на развитие этой отрасли в нашей стране, в том числе на количество услуг, доступных по Сети, на свободу интернета, мы поймем, что ситуация у нас получше, чем в большинстве старых европейских демократий. У нас, кстати, очень мягкая, «континентальная» модель фильтрации контента. Я этот вопрос изучал профессионально, у нас на сайте есть доклад по существующим в мире моделям фильтрации контента в интернете.
— Почему «криптоканалы» Telegram'а оказались таким востребованным инструментом — у политтехнологов, политологов, журналистов?
— Потому что для больших респектабельных СМИ характерны самоцензура, «двойные сплошные» и т. п. Соответственно, то, что не появляется там, стало появляться в Telegram-каналах. И в какой-то момент уровень контента некоторых каналов был сопоставим с уровнем крупных СМИ. Поэтому год-два назад мы наблюдали быстрый рост некоторых каналов с качественным контентом. Это базовая причина. Кроме того, есть причина технологическая, связанная с удобством, быстротой, легкодоступностью сервиса.
Но мне кажется, что пик развития этой площадки уже прошел, и как раз потому, что стало деградировать качество его контента, аналитики, информации. Этот процесс небыстрый, но неуклонный. Да, это связано с тем, что команды, которые когда-то начинали работу над наиболее популярными проектами, отходят от них. Приходят новые люди, появляется большое количество новых каналов, и на сегодня они соревнуются, скорее, в полете фантазии, который часто отдает дилетантством и конспирологией, доходящей до абсурда, чем в качестве аналитики и инсайда.
Кстати, посмотрите, как сильно изменился engagement rate популярных Telegram-каналов — подписчиков у канала, допустим, 70 тысяч, а конкретную запись прочитывают 5, 10, 20 тысяч. Конечно, пока не возникнет альтернативная площадка для трансляции своего мнения в мир (более продвинутая и удобная), этот ресурс не умрет. Но интерес к нему будет ослабевать.
